Пробираясь до калитки
Полем вдоль межи,
Дженни вымокла до нитки
Вечером во ржи.
У Ширли Джексон есть рассказ "Луза, вернись домой", семнадцатилетняя девушка, уходит из дома в день свадьбы сестры, прихватив триста отцовских долларов, чтобы никогда не вернуться. Семья более, чем обеспеченная. Время действия примерно то же, что в романе Сэлинджера, побег планировала заранее. Отчисление из колледжа, о котором родные еще не знают, послужило дополнительным, но не основным, аргументом "за". Сменила прическу и гардероб, поселилась в соседнем городке, сняла комнату у славной пожилой леди, с которой живет душа в душу. Устроилась продавщицей в универсальный магазин, делает скромную карьеру. И в каждую годовщину побега слышит обращение матери по радио: "Луиза, пожалуйста, вернись домой"
Это могло бы стать, отчасти и стало, феминистским ответом истории Холдена Колфилда, мечтавшего вырваться из обстоятельств, частью которых не хотел быть, но непродуманными действиями лишь усугублявшего их тяжесть. Рациональность женщины, знающей, чего хочет, против бессмысленных бестолковых метаний мужчины-подростка. И не говорите, что она всего лишь встраивается в иную систему в то время, как он хочет вовсе перестать быть частью какой бы то ни было. Каждый ищет, где ему лучше, а человек, такое уж существо, какому вовсе вне социума хорошо быть не может.
Необходимость любить The Catcher in the Rye можно отнести к требованиям социума. То есть, если бы роман не считался едва не главным произведением второй половины двадцатого века, можно было бы и не париться, что он мне совсем не нравится. Но все мы встроены в те или иные системы. Та, в которой уютно и удобно мне, предполагает любовь к одиссее Холдена Колфилда. А я, блин, ну никак не могла отыскать в себе ее ростков. В семнадцать прочла: фигня какая. И ни одного человека не знаю, кто был бы в восторге. Хотя нет, одного знаю, успешно пустил свою жизнь под откос, прав Боэций, подобие стремится к подобию.
То есть, антипатии не было, жалела и сочувствовала, и он будил во мне с тех семнадцати материнский инстинкт, но обаяния романа не понимала - ну мотается дурачок без руля, без ветрил. Не знает, чего хочет, придумал картинку ловца детей над пропастью и нужно на него умиляться? Да с уровнем его самодисциплины и способности выделять приоритеты, этой решимости на пару часов хватит. А дальше, пусть хоть все малявки в пропасть сверзятся. Или нет?
В общем, было в этой книге что-то, чего никак не удавалось ухватить, а понять хотелось. Потому взяла ее сразу в двух переводах; "Над пропастью во ржи" Риты Райт-Ковалевой и "Ловца на хлебном поле" Максима Немцова, и в оригинале. Про канонический перевод что сказать? Каким ты был, таким остался. Новых высот и глубин прошедшие с первого чтения тридцать лет и три года не открыли. Все то же самое.
За "Ловца.." Немцова ругали, вроде как, святыни наши осквернил своими вольностями, но эта книга живая. Да, перегруженная жаргонизмами по самое не хочу, что поначалу сильно раздражает, после адаптируешься. Но стоит заметить, что в оригинале у Холдена речь не академически правильная, и сорняк "всяко разно" в различных вариантах: "и все это", "и все такое", "и всякое такое" - часто проскакивает.
Это вообще-то поток сознания, вся книга по типу монолога Молли Блум, роман только маскируется под связное повествование, на самом деле внутренняя речь, обращенная главным образом к самому себе в желании разобраться, что же такого было в эти три дня. Может потому часто в тексте обращение "boy", которого ни в том, ни в другом переводе не увидела (хотя могла и пропустить).
Вот он сидит в этом санатории, который на самом деле частная недешевая психушка. Умненький мальчик из хорошей семьи. Вспоминает свой побег из последней школы, и что за этим последовало, примешивает кучу неважных, на первый взгляд, подробностей, достаточно жестко анализирует свои поступки и характер, перескакивая с темы на тему.
И, кстати, о сленге, у Сэлинджера бесконечные "старики" и "старухи", применимо ко всем персонажам книги: "старушка Салли", "старушка Фиби". Тоже ни в одном из переводов этого не увидела, но понятно, откуда ноги растут у распространенного во времена стиляг обращения. И кажется понятно, почему в "Ловце..." мама- трансформировалась в штруню (как по мне,словечко очаровательное, хотя и дурацкое). Интернеты говорят, что на жаргоне это слово как раз значит "старуха".
Так вот, о чем хотела сказать, с "Над пропастью..." ни разу не было смешно, а с "Ловцом..." смеялась. Помните сценку с таксистом Хорвицем, которого Холден пытает про уток, ну, втемяшилось ему, куда деваются утки с пруда в Центральном Парке, когда зимой замерзает. У Райт-Ковалевой ни разу не смешно, бытовой абсурд, усугубляющий общую депрессивность атмосферы, а в немцовском переводе дико смешно, после нашла ее, перечитала, и снова хохотала.
И с ущербным сутером лифтером Морисом; и когда Холден звонит Салли, надравшись в хлам, что придет украшать рождественскую елку. А когда сестренка Фиби повторяет раз за разом: "Папа тебя убьет" - это по-настоящему трогательно. А когда про парня, который выбросился из окна - страшно и горько. Нет, роман не стал моим-моим, это вопрос базовых расхождений мироощущения. Но с опытом английского чтения, и с переводом Немцова он живой, дышит. Выбрался из хитиновой оболочки.