Для меня Север не только географическое направление, но и особое состояние ума, в котором царит Пустота. Только в свободный от всего лишнего ум можно впустить внешний мир, чтобы лучше его описать.
Он говорит, путешественник отличается от странника тем, что для первого главное в дороге пункт назначения, а для второго – сама дорога. И я думаю, как же, как же, дао и всякое такое. Плавали, знаем. Очередной дядечка, который станет учить меня довольствоваться малым и любить природу в перерывах между собственными трансатлантическими перелетами с симпозиума на конгресс с жизнью в люксовых номерах, банкетами, икрой, фуа-гра и трансферами на тачках представительского класса. Предубеждение это не было вовсе безосновательным.
Потому что начало книги, где автор делает множественные реверансы в адрес международного писательского сообщества в целом и Кеннета Уайта в частности, не без приятности рассказывая о том, как встретил великого человека (имя которого мне ни о чем не говорит) на одной из конференций. И какой радостной эта встреча оказалась для обоих, и о банкете, где они продолжили знакомство. Я, читатель, тихо сатанею. Потом это впечатление пройдет, хотя послевкусие от него еще долго будет отравлять мое отношение к книге, и по инерции стану ставить Вильку всякое лыко в строку: ну да, о Петрозаводске интересно рассказывает, но Иванов в «Вилах» и «Message Чусовая» копает глубже. О Паустовском хорошо, но у нас своих, что ли, нет, кто мог бы рассказать о великом русском писателе?
Потом это пройдет, пойму, что говорит Мариуш Вильк о русском Севере, как человек, имеющий право – он здесь живет, и не в новорусском коттеджном поселке, а в самой, что ни на есть кондовой глуши, в деревне с говорящим названием Конда. Отсюда, от необходимости напомнить, что он не пыль на ветру, а вполне статусный член пишущего сообщества – равный среди равных, этот рассказ о банкете. Ну да, разобрались, вот и славно. А говорит о Севере, и не только о русском, человек, называющий себя русским писателем, пишущим по-польски, и впрямь хорошо. И ключевое здесь, пожалуй, что во главу угла не ставится наплевательское отношение к природе в родных палестинах. Сейчас общее место брань в адрес немытой России, которой ставят в пример природоохранные инициативы и меры «цивилизованных» стран.
Вильк развеивает миф о том, что на Западе все обстоит много лучше. В странствиях по Аляске и северу Канады он много чего повидал и когда грузовики в канадской глубинке срывают в колею тончайший слой плодородной почвы, который не восстановится за века, душа у него болит не меньше, чем если подобное происходит в российском леспромхозе. И когда он говорит об этнографических музеях в ухоженных западных городках, где непременной частью экспозиции фигура эскимоса или алеута в яранге у открытого очага, то вспоминает слова Юрия Тынянова о том, что у белых людей вряд ли вызвало бы такой уж восторг, если бы чукчи, эскимосы и алеуты открыли краеведческие музеи, в которых те были бы представлены в виде экспонатов, занимающихся привычными делами: пьющими пиво, лежащими на диване перед телевизором и тому подобное.
Стоящий дядька, Мариуш Вильк. Он дарит нам наш Север, рассказывает о нашей истории. Возвращает забытые имена – за Баландина отдельный респект. И большое спасибо Ирине Евгеньевне Адельгейм за прекрасный перевод. Книгу интересно и поучительно читать.