"Повести о прозе" Виктор Шкловский

Словосочетание «читать Шкловского» от многократного повторения сделалось у меня чем-то вроде мема для личного пользования. Так люди дают себе обещание заняться спортом  или выучить английский язык. Не спрашивайте, почему именно Виктор Борисович, я бы и сама внятно не сформулировала. И, как часто бывает, долго откладываемое превращается в страшилку: надо бы, но вдруг сдвинешь что-то в равновесии системы оценок, не поймешь, не примешь, почувствуешь несогласие, испытаешь неприязнь. А это же глыба, человечище, гигант мысли и отец русского литературоведения.

  Однако случилось и с радостью констатирую, что все поняла, возражений не имею, получила массу удовольствия. Не так много, как от «Лекций» Набокова, но с ним у меня особые отношения. ВВ мое все и предмет благоговейного преклонения, но теперь не о нем. Шкловский,  проживший долгую, интересную, плодотворную жизнь, дружил или водил знакомство со всеми интересными людьми своего времени, успел стать персонажем полудюжины литературных произведений (начиная с Булгакова, который не любил его, ревновал и вывел в «Белой гвардии» и как Шполянского и заканчивая Быковым с образом Льгова в «Орфографии»). Да вы на фотографию взгляните, красавец же мужчина и бритый череп не портит его нисколько, только придает дополнительного шарма.

  «Повести о прозе» - это размышления о закономерностях построения и трансформации бродячих сюжетов в зависимости от исторического (а порой географического) контекста, в который они вписаны. О том, что один и тот же сюжет у разных авторов, в разных культурах, в соответствии с требованиями различной ментальности, типа общественных отношений, преобладающих морально-нравственных норм может изменяться почти до неузнаваемости не во внешнем проявлении, но внутренним содержанием,

    Книга в двух частях, первая посвящена западной, вторая русской прозе. Поскольку немалую часть предмета исследований Шкловского составляют кочующие сюжеты, он начинает первую часть рассказом о «Декамероне» Боккаччо и о том, как в нем отразились некоторые новеллы из «Золотого осла» Апулея, попавшие в роман практически неизменными.  Я неплохо знаю «Декамерон» - изучала в институте, а год назад перечитывала, но не могла бы подтвердить под присягой, что питаю к великой книге хотя бы малейшую склонность. Прежде была уверена, что разговор на знакомую тему не может не быть интересным, в то время, как речь о предметах незнакомых навевает лишь скуку. Здесь явился случай убедиться в обратном. Интересные вещи, которые Шкловский рассказывал о «Декамероне» фиксировались лишь умом, не вызывая сердечного отклика.

  Примерно то же было с «Дон Кихотом». Может быть, и даже скорее всего, то, что говорил о романе автор, успело пойти в народ, оказалось разобранным на цитаты и от частого повторения затерлось – не берется восприятием, как что-то свежее и значительное. Рассказ о романе Сервантеса, равно как и о «Томе Джонсе» Филдинга, и о «Сентиментальном путешествии» Стерна также не вызвал сколько-нибудь заинтересованного отклика. С Диккенсом дело пошло лучше и во многих оценках я совпадаю с великим человеком почти дословно.

   Рассказ о русской прозе открывается разговором о Пушкине с подробным разбором "Капитанской дочки" в части построения сюжета, языка, образности, истории создания и прототипов персонажей.  Это очень интересно, но мне довелось недавно прочесть "Вилы" Иванова, исследующие пугачевский
бунт и "Капитанскую дочку" на порядок более глубоко, сложно, интересно с точки зрения сегодняшнего, избалованного доступностью и многообразием информации человека. Это нормально, мир не стоит на месте, история, литературоведение движутся вперед, даруя читателю возможность нового прочтения известных сюжетов. Частный случай из числа тех, что  рассматривает книга.

  Чудесный рассказ о Гоголе подарил новое понимание, новый взгляд на "Ревизора" О "Мертвых душах" хорошо, но ничего, чего бы не сказал Набоков и он рассказывает (отдаю себе отчет в субъективизме) интереснее. Хотя возможно дело в том, о чем говорит сам Шкловский - он не писатель, а лектор. Когда за дело берется писатель, у него по определению должно получиться лучше. Но с "Ревизором" вышло дивно. Очень точная психологическая подоплека действий персонажей, исходя из реалий времени, обращающая пьесу из отличной, хотя несколько водевильного толка, комедии в филигранно точную политическую сатиру. Дело в том, что тогда, как сейчас, получил большое распространение институт молодых, окончивших оксбриджи, чиновников на службе государевой, за одного из таких и принимают Хлестакова, а это меняет весь контекст, вдумайтесь.

  Очень хороша часть, посвященная Льву Толстому. Замечательно  глубокое и глобальное, несмотря на небольшой объем, исследование творчества Льва Николаевича. Женские образы, война, общество, образование, религиозность в его книгах и трансформация взглядов. Все хорошо, но по-настоящему потрясающей для меня стала часть о Достоевском. По зрелом рассуждении, я не люблю ФМ и в последнее время случалось недоумевать, отчего так увлекалась им в юности. Благодаря этой книге вспомнила - мне повезло прочесть первой самостоятельной книгой ("Преступление и наказание" не считаю, оно было программным и доводило до тошноты, потому что читала по утрам в автобусе по дороге в педучилище и бедный вестибулярный аппарат бунтовал со всей отмеренной ему силой).

  Так вот, первой достоевской книгой были "Бедные люди", о которых успела почти все забыть. И вот Виктор Борисович так говорит об этой вещи, что почти плакала, когда слушала его рассказ о ней. Это было невероятное, потрясающее впечатление, после которого повесть, а ее тут же кинулась перечитывать вполовину не дает такой полноты ощущений, боли, скорби, жалости, сочувствия. И это тоже частный случай проявления закономерности, котоhe. исследует "Повесть о прозе". Этим можно было бы и закончить, но как не сказать о "Записках из мертвого дома". Как обойти вниманием рассказ о Чехове, проникнутый такой невероятной любовью к нему, какой ни у кого не встречала. Теперь все, о Горьком не скажу, не люблю Буревестника.