И тогда я предложила себе разделять три вида памяти.
Память об утраченном, меланхолическая, безутешная, ведущая точный счет убыткам и потерям.
Память о полученном, сытая, послеобеденная, довольная тем, что осталось.
Память о небывшем, выращивающая фантомы на месте увиденного, так в русской сказке зарастает лесом чистое поле, когда кинешь туда волшебный гребешок. Лес помогает героям уйти от погони. Фантомная память делает что-то в этом роде для целых сообществ, укрывая их от голой реальности с ее сквозняками.
Эта книга создает память третьего рода, укрывающую читателя от сквозняков реальности. Название очаровало еще весной в лонг-листе Большой книги. И обложка, что ни говорите, а эстетическая составляющая продолжает играть роль, даже когда ты уже переросла возраст, в котором в книге ценят преимущественно картинки и разговоры. Белоснежная фигурка убегающего человечка на белом фоне. Не бежит? Но как же, Вот и одна нога поднята? Ах, это она отбита. Таких фаянсовых пупсиков выпекали в Германии позапрошлого века миллионами и стоила одна фигурка полкопейки. Нет, были и те, что подороже-покрасивее, расписные, глазированные. Был и переходный вариант – покрытый глазурью только спереди (угу, как знаменитая перевязь Портоса). Но такими вот грошовыми, совсем простенькими белячками пересыпали при транспортировке хрупкие предметы. Дополнительный амортизатор, изначально предназначенный быть принесенным в жертву чужой целостности.
О чем книга? Знаете, я ужасно боялась очередной семейной саги с ее непременным «судьба семьи в судьбе страны». И не то, чтобы желала, живя в обществе, быть свободной от общества. Хотя, что греха таить – желала бы. Так вот, это не будет семейной сагой, потому что это вообще не художественное произведение. Нон-фикшн. Что не помешало Марии Степановой протащить-таки контрабандой на страницы историю собственной семьи, ну так – хозяин-барин, и не все чужим вкусам трафить. А кроме того, читатель тоже внакладе не останется.
Удивительный, ни на что, прежде виденное не похожий рассказ, где главной героиней выступает память: средства сохранения и триггеры, запускающие механизмы запоминания-вспоминания, главным образом фотографии, тексты, предметы обихода. Интересно, что автор вполовину столько внимания не уделяет звукам и запахам, хотя, кажется, все знают, как обрушиваются воспоминания определенного периода, стоит услышать незатейливый шлягер, бывший популярным в то время. Что до обонятельных ощущений, они просто с головой погружают тебя в обстоятельства места-времени, при которых довелось почувствовать запах. Просто у каждого свой основной способ взаимодействия с миром и Степанова, скорее всего не аудиал, но визуал-кинестетик.
И потому в ее рассказе будет много фотографий, картин, писем, вещей, чья выпуклая фактура и тактильность позволит прикоснуться к миру в его сущностной предметной ипостаси. Будут размышления о том. как век селфи, соцсетей и видеоблогов обесценил и обезличил человеческое изображение, превратил портрет персоны в портрет момента времени. Десакрализовал. Не в том смысле, что раньше, в пору черно-белых фотографий и парадных парсун маслом, трава была зеленее, а солнце светило ярче, но в том, что такова структура текущего момента, и она радикальным образом отличается от структуры мириадов предыдущих. И с этим нужно учиться жить по-новому, заново создавая себе маяки и ориентиры.
Острую до болезненности потребность в сохранении памяти можно объяснить и тем, что автор является носителем ментальности, от веку хранившей память о богоизбранности, былом и грядущем величии, верность заветам и – давайте будем называть вещи своими именами – тысячелетиями естественного отбора превратившей себя в самую интеллектуально-продвинутую часть человечества. Фух, неуклюжая получилась конструкция, но с национальным вопросом всегда так, ступая на тонкий лед, нужно очень тщательно подбирать слова, а они не любят, когда их лишают возможности вольно струиться, обретают в отместку посконно-заскорузлый вид. Кстати о словах, эссеистика Марии Степановой безупречна в смысле чувства языка, всякое слово в непростых конструкциях, посредством которых она доносит до читателя свои непростые мысли, находится на идеально подходящем ему месте.
Удивительный, ни на что, прежде виденное не похожий рассказ, где главной героиней выступает память: средства сохранения и триггеры, запускающие механизмы запоминания-вспоминания, главным образом фотографии, тексты, предметы обихода. Интересно, что автор вполовину столько внимания не уделяет звукам и запахам, хотя, кажется, все знают, как обрушиваются воспоминания определенного периода, стоит услышать незатейливый шлягер, бывший популярным в то время. Что до обонятельных ощущений, они просто с головой погружают тебя в обстоятельства места-времени, при которых довелось почувствовать запах. Просто у каждого свой основной способ взаимодействия с миром и Степанова, скорее всего не аудиал, но визуал-кинестетик.
И потому в ее рассказе будет много фотографий, картин, писем, вещей, чья выпуклая фактура и тактильность позволит прикоснуться к миру в его сущностной предметной ипостаси. Будут размышления о том. как век селфи, соцсетей и видеоблогов обесценил и обезличил человеческое изображение, превратил портрет персоны в портрет момента времени. Десакрализовал. Не в том смысле, что раньше, в пору черно-белых фотографий и парадных парсун маслом, трава была зеленее, а солнце светило ярче, но в том, что такова структура текущего момента, и она радикальным образом отличается от структуры мириадов предыдущих. И с этим нужно учиться жить по-новому, заново создавая себе маяки и ориентиры.
Острую до болезненности потребность в сохранении памяти можно объяснить и тем, что автор является носителем ментальности, от веку хранившей память о богоизбранности, былом и грядущем величии, верность заветам и – давайте будем называть вещи своими именами – тысячелетиями естественного отбора превратившей себя в самую интеллектуально-продвинутую часть человечества. Фух, неуклюжая получилась конструкция, но с национальным вопросом всегда так, ступая на тонкий лед, нужно очень тщательно подбирать слова, а они не любят, когда их лишают возможности вольно струиться, обретают в отместку посконно-заскорузлый вид. Кстати о словах, эссеистика Марии Степановой безупречна в смысле чувства языка, всякое слово в непростых конструкциях, посредством которых она доносит до читателя свои непростые мысли, находится на идеально подходящем ему месте.
И, поскольку о еврействе сказано, можно без опасений переходить к разговору о героях, коими, вы уже догадались, будут наследники семени Израилева. Далеко не такие беспринципные и предприимчивые. какими их рисует коллективное бессознательное. Не всегда склонные бережно хранить воспоминания (глава "Мандельштам отбрасывает, Зебальд собирает"). И очень часто действующие вопреки инстинкту самосохранения. Беру на заметку почитать "Шум времени" (оба, мандельштамовский и барнсов уже наконец). Очаровываюсь и немного напугана странными призрачными фотографиями Франчески Вудман. Без энтузиазма разглядываю гуаши Шарлоты Саломон.
Немного влюблена в милого Лёдика, вглядываюсь в немузейный музей "секретиков" Джозефа Корнелла. Разыскиваю в интернете фотографию Марии Степановой, такой неожиданно юной (ждала солидной тетеньки). И думаю, что хороших книг в моей жизни на одну прибыло.