На Иране жили народы, название которых оканчивалось на "яне": бактряне и мидяне, кроме персов, которые оканчивались на "сы"... Древние персы вначале отличались мужеством и простотою нравов... Прежде персидские юноши ели только хлеб и овощи. Развратясь, они потребовали супу (330 г. до Р. Х.). Этим воспользовался Александр Македонский и завоевал Персию.
"Древняя история" Тэффи
"Древняя история" Тэффи
Он выражает радостное удивление количеством пришедших послушать о Тэффи, сетует, что среди его знакомых есть люди, для которых это имя ассоциируется только с телевизионной наградой. вскользь замечает, что трудно было бы найти два так далеко отстоящие друг от друга явления, как Тэффи и Тэфи, и вот, мол, отличный пример, когда омонимы становятся антонимами.
Пересказывает литературный анекдот, согласно которому, Николай II, когда его спросили, кого хотел бы видеть в альманахе, посвященном празднования трехсотлетия дома Романовых, ответил: "Тэффи, ее одной достаточно". Говорит, что за одно это готов простить последнему самодержцу очень многое. А мне все время вспоминается другая история, косвенным образом также связанная с особым уважением, которое питал к ней царь. Это ведь. понимаете ли, как в сегодняшней России быть любимым исполнителем Владимира Путина (от людей немного стыдно, но рейтинг и кредит доверия возрастают до немыслимых пределов).
Так вот, Надежда Александровна говорила о себе: "Славой я на всю жизнь объелась", имея в виду особый сорт шоколадных конфет имени себя, изготовленных в ограниченном количестве ко дню ее рождения неким кондитерским товариществом, знавшим о великодержавном пристрастии (поздравляю, прогнувшись). Едва ли не пуд этих шоколадок, очень вкусных, доставили ей в подарок и, не умевшая противиться сладкому соблазну, она действительно успела их возненавидеть. Однако к лекции.
Начала Тэффи поздно, для представителей Серебряного века характерно яркое раннее начало, а Надежде Лохвицкой было двадцать девять, когда она опубликовала первый рассказ, к тому времени уже успела побывать замужем, родить троих детей и развестись. Так вот, после развода миру явился новый человек, писательница Тэффи. Предвосхищая вопросы, дети остались с мужем, никакими душераздирающими драмами это не сопровождалось и они поддерживали с матерью связь. Ну, просто так получилось - довольно характерная для Тэффи деталь: держаться в отношениях с миром спокойного сдержанного достоинства, исключающего самую возможность намека на скандал.
Удивительно красивая, свободная, самостоятельная, обеспеченная, знаменитая, имевшая без счета поклонников и множество романов, Тэффи, словно бы ограждена невидимой стеной от любой вульгарности; и пошлость ни при каких обстоятельствах не касается. У меня есть любимый рассказ о котиковых шубках,
У кого не было такой шубки? Ее надевали, уезжая из России, даже летом, потому что оставлять ее было жалко, она представляла некоторую ценность и была теплая — а кто мог сказать, сколько времени продолжится странствие? Котиковую шубу видела я в Киеве и в Одессе, еще новенькую, с ровным, блестящим мехом. Потом в Новороссийске, обтертую по краям, с плешью на боку и локтях. В Константинополе—с обмызганным воротником, со стыдливо подогнутыми обшлагами, и, наконец, в Париже, от двадцатого до двадцать второго года. В двадцатом году — протертую до черной блестящей кожи, укороченную до колен, с воротником и обшлагами из нового меха, чернее и маслянистее — заграничной подделки. В двадцать четвертом году шубка исчезла. Остались обрывки воспоминаний о ней на суконном манто, вокруг шеи, вокруг рукава, иногда на подоле. И кончено. В двадцать пятом году набежавшие на нас своры крашеных кошек съели кроткого, ласкового котика. Но и сейчас, когда я вижу котиковую шубку, я вспоминаю эту целую эпоху женской беженской жизни, когда мы в теплушках, на пароходной палубе и в трюме спали, подстелив под себя котиковую шубку в хорошую погоду и покрываясь ею в холода. Вспоминаю даму в парусиновых лаптях на голых ногах, которая ждала трамвая в Новороссийске, стоя с грудным ребенком под дождем. Чтобы дать мне почувствовать, что она «не кто-нибудь», она говорила ребенку по-французски с милым русским институтским акцентом: «Силь ву плэ! Не плер па! Вуаси ле трамвей, ле трамвей!»
Здесь она вся. Не броские соболя и горностаи и не своры крашеных кошек, а скромный драгоценный зверь, который пройдет с тобой все ужасы и унижения, оставшись тем, что бросить жалко.
А все-таки почему вдруг Быков называет Тэффи ангелом? Он объясняет так, в ней было какое-то не русское, но английское в сути, удивительное чувство гармонии, мирового порядка, столь чуждое русской литературе и вообще менталитету, с его желанием доминировать. Умение все обо всем понимая, и нисколько не обманываясь, сохранять конечное убеждение, что как бы ни было ужасно в локальных проявлениях, глобально мир построен на здравых законах. Желание и умение словом обуютить этот мир, явив Божье чудо. Потому и ангел.