Пушкин и Толстой, Тютчев и Гоголь встали по четырем углам моего мира.
"Другие берега" Набоков
Пятнадцать лет кабинетного подвига, столько: с 1949 по 1964 годы взяла у Набокова работа над английским переводом "Евгения Онегина" и комментариями к нему. Более тысячи страниц уникального по методологии, безумно увлекательного, почти детективного расследования, разбирающего оригинал не поглавно и не построчно даже, но почти пословно, которого никто в России не прочтет. Отчего же? Ну. во-первых "многобукв", а во-вторых (и главных) всегда найдется более социально одобренный вариант, его и предпочтет читающая публика. В советское время Винокур, Томашевский, Бродский (не путать с Иосифом). Ныне Быков, судящий обо всем, до чего может дотянуться с равной степенью безапелляционности и некомпетентности, шутя ниспровергающий авторитеты, вливающий ложку дегтя во всякую бочку меду и тем любезный народу.
Что до меня, то и вопросом не задавалась, Набоков или кто другой. Если не он, то никто. И дело даже не в любви, которую питаю со времен "Лолиты", прочитанной в девятнадцать; не в том, что каждая из его книг шедевр (понятый, непонятый, перечитанный спустя десятилетия и лишь тогда оцененный). Дело в том, что Владимир Владимирович не впервые становится моим Вергилием в мире серьезной литературы. Он подарил новый взгляд на любимого Диккенса и помог оценить по достоинству нелюбимого прежде Флобера; заставил задохнуться от отчаянной нежности к Грегору Замзе Кафки; ощутить тягучую прелесть Прустова "Утраченного времени", стать специалистом по "Улиссу" - с "Лекциями по зарубежной литературе". Не в том, что подтвердил прежде четко ощутимое впечатление от Достоевского, как от писателя, чья слава тонкого психолога сильно преувеличена, а абсолютное большинство героев имеет смысл рассматривать с позиций не психологии. но психиатрии; сломал идиосинкразию в Толстому и подарил свой влюбленный взгляд на "Анну Каренину", которую считал величайшим мировым романом - с "Лекциями по русской литературе". И в первом, и во втором случае были характеристики, несогласия с которыми не поколеблет моей большой любови к Набокову.
Дело в том, что он, как никто другой, имеет право говорить о Пушкине. Человек, ко мнению которого отношусь с большим уважением
salmin26, как-то назвал Набокова "идеальным Пушкиным", поразив точностью определения. Что ж, "Комментарии к "Евгению Онегину" блестящее тому подтверждение. Они что-то совершенно невообазимое, не вписывающееся ни в какие рамки. Начало читателю, знакомому с литературоведческими работами Набокова, представляется чересчур сухим и академичным. Однако, по зрелом размышлении, понимаешь - это необходимая предосторожность, страховочный трос, от шквала ожидаемого недовольства: шутка ли, некто прочно забытый на родине из далей эмиграции дерзает говорить о Пушкине, который "наше все" и права на которого давно монополизированы отечественным пушкинизмом. Потому примерно десятую часть объема "Комментариев" в начале сложно воспринимать из-за обилия сносок и ссылок на издания "ЕО" различных лет, критическую литературуи о романе, переводов на английский, французский, польский языки и возможных источников той или иной реалии. Круглые, квадратные, треугольные скобки, скобки, кавычки, многоточия, значительные фрагменты текста на иностранных языках - "Ох, как все сложно, - думаешь, - Но в этом-то вся и прелесть!"
А потом что-то происходит, то ли начало с большим количеством вводных осталось позади; то ли читатель уже адаптировался к особенностям этого труда; то ли мы приступаем наконец собственно к разговору о романе, в котором обнаруживается чрезвычайно закрученная интрига, и куда более тонкий психологизм, нежели тот. каким привычно аттестуем, и два дополнительных персонажа. Так-так, вот с этого места подробнее,что еще за скандалы-интриги-расследования? Никакой погони за дешевой сенсационностью, перечисляем действующих лиц романа; Евгений Онегин, Владимир Ленский, Ларины: мать, Ольга, Татьяна, князь-супруг, няня Тани, экономка Онегина, секундант Ленского Зарецкий. Еще череда образов гостей на Татьяниных именинах, но ни один из них сколько-нибудь существенной роли в повествовании не сыграет, так кто же? Пушкин, теперь это называется камео - знаменитость, играющая роль самой себя.
Понимаете, в чем дело, мы все читали эти: "Там некогда гулял и я, но вреден север для меня", "Онегин, добрый мой приятель", но до Набокова никому не приходило в голову, что автор вводит себя в ткань собственного романа на роли полноправного героя - доброго друга Онегина и рассказывает о себе достаточно откровенно. Мы привычно набрасывали пушкинские мысли и реплики на Евгения (иногда на Ленского) и вдруг такое откровение. В неопубликованной и частично уничтоженной поэтом десятой главе, описывающей путешествие Онегина в период его четырехлетнего отсутствия, за время которого Татьяна успела выйти замуж и стать блистательной княгиней, присутствие Пушкина еще более зримо. Но и без того эффект откровения потрясающий. Как смотришь на небо, видишь бессистемную россыпь звезд, а потом тебе показывают Большую и Малую Медведиц, и они уже навек с тобой. Хорошо, но ты говорила о двух персонажах, кто второй? Муза, да. не нужно саркастически улыбаться. Всякий творец понимает, что без дуновения крыльев его Даймона, созданное им остается более или менее успешным ремесленничеством; ценит покровительство иболее всего боится потерять. "Не мог он ямба от хорея, как мы ни бились, отличить" - "мы" здесь Поэт и его Муза.
Когда я сказала в самом начале о том, что "Комментарии" - это разбор построчный, почти пословный, то было буквальное утверждение. Мы, носители языка, берем смысл большинства стихов "ЕО" во всем многообразии семантических связей интуитивно, благодаря нахождению в контексте. Но не стоит забывать, что книга писалась для англоязычного читателя, которому нужно объяснять львиную долю простых для русского слуха вещей. И вот тут начинает действовать набоковская магия, которая бросает на русский язык отсвет бледного пламени, заставляя знакомые с детства строки переливаться драгоценным сиянием.
Это невозможно описать, составить адекватное представление можно, лишь читая. Это масса безумно интересных подробностей, начиная с меню онегинского ужина в ресторации и длинных ногтей, которые праздные люди отращивали, чтобы отчеркивать интересные места в книгах ("бытьможно дельным человеком"); заканчивая чередой зеркальных совпадений, происходивших с героями романа, Пушкиным и его друзьями, другими яркими людьми в иных сочетаниях места-времени. На первый взгляд, не имеющими ничего общего, на поверку - туго переплетенными, как элегия Шелли на смерть Китса с выражением "невольник чести"; как удивительная череда нелепых совпадений между дуэлями романной и роковой для Пушкина. А чего стоит подмеченное Набоковым, пушкинское обыкновение подбирать голыш из писания второ-, третьестепенного отечественного или французского автора и создавать из него на сей раз алхимией Пушкина, безупречно ограненный бриллиант.
Дело в том, что он, как никто другой, имеет право говорить о Пушкине. Человек, ко мнению которого отношусь с большим уважением
salmin26, как-то назвал Набокова "идеальным Пушкиным", поразив точностью определения. Что ж, "Комментарии к "Евгению Онегину" блестящее тому подтверждение. Они что-то совершенно невообазимое, не вписывающееся ни в какие рамки. Начало читателю, знакомому с литературоведческими работами Набокова, представляется чересчур сухим и академичным. Однако, по зрелом размышлении, понимаешь - это необходимая предосторожность, страховочный трос, от шквала ожидаемого недовольства: шутка ли, некто прочно забытый на родине из далей эмиграции дерзает говорить о Пушкине, который "наше все" и права на которого давно монополизированы отечественным пушкинизмом. Потому примерно десятую часть объема "Комментариев" в начале сложно воспринимать из-за обилия сносок и ссылок на издания "ЕО" различных лет, критическую литературуи о романе, переводов на английский, французский, польский языки и возможных источников той или иной реалии. Круглые, квадратные, треугольные скобки, скобки, кавычки, многоточия, значительные фрагменты текста на иностранных языках - "Ох, как все сложно, - думаешь, - Но в этом-то вся и прелесть!"А потом что-то происходит, то ли начало с большим количеством вводных осталось позади; то ли читатель уже адаптировался к особенностям этого труда; то ли мы приступаем наконец собственно к разговору о романе, в котором обнаруживается чрезвычайно закрученная интрига, и куда более тонкий психологизм, нежели тот. каким привычно аттестуем, и два дополнительных персонажа. Так-так, вот с этого места подробнее,что еще за скандалы-интриги-расследования? Никакой погони за дешевой сенсационностью, перечисляем действующих лиц романа; Евгений Онегин, Владимир Ленский, Ларины: мать, Ольга, Татьяна, князь-супруг, няня Тани, экономка Онегина, секундант Ленского Зарецкий. Еще череда образов гостей на Татьяниных именинах, но ни один из них сколько-нибудь существенной роли в повествовании не сыграет, так кто же? Пушкин, теперь это называется камео - знаменитость, играющая роль самой себя.
Понимаете, в чем дело, мы все читали эти: "Там некогда гулял и я, но вреден север для меня", "Онегин, добрый мой приятель", но до Набокова никому не приходило в голову, что автор вводит себя в ткань собственного романа на роли полноправного героя - доброго друга Онегина и рассказывает о себе достаточно откровенно. Мы привычно набрасывали пушкинские мысли и реплики на Евгения (иногда на Ленского) и вдруг такое откровение. В неопубликованной и частично уничтоженной поэтом десятой главе, описывающей путешествие Онегина в период его четырехлетнего отсутствия, за время которого Татьяна успела выйти замуж и стать блистательной княгиней, присутствие Пушкина еще более зримо. Но и без того эффект откровения потрясающий. Как смотришь на небо, видишь бессистемную россыпь звезд, а потом тебе показывают Большую и Малую Медведиц, и они уже навек с тобой. Хорошо, но ты говорила о двух персонажах, кто второй? Муза, да. не нужно саркастически улыбаться. Всякий творец понимает, что без дуновения крыльев его Даймона, созданное им остается более или менее успешным ремесленничеством; ценит покровительство иболее всего боится потерять. "Не мог он ямба от хорея, как мы ни бились, отличить" - "мы" здесь Поэт и его Муза.
Когда я сказала в самом начале о том, что "Комментарии" - это разбор построчный, почти пословный, то было буквальное утверждение. Мы, носители языка, берем смысл большинства стихов "ЕО" во всем многообразии семантических связей интуитивно, благодаря нахождению в контексте. Но не стоит забывать, что книга писалась для англоязычного читателя, которому нужно объяснять львиную долю простых для русского слуха вещей. И вот тут начинает действовать набоковская магия, которая бросает на русский язык отсвет бледного пламени, заставляя знакомые с детства строки переливаться драгоценным сиянием.
Это невозможно описать, составить адекватное представление можно, лишь читая. Это масса безумно интересных подробностей, начиная с меню онегинского ужина в ресторации и длинных ногтей, которые праздные люди отращивали, чтобы отчеркивать интересные места в книгах ("бытьможно дельным человеком"); заканчивая чередой зеркальных совпадений, происходивших с героями романа, Пушкиным и его друзьями, другими яркими людьми в иных сочетаниях места-времени. На первый взгляд, не имеющими ничего общего, на поверку - туго переплетенными, как элегия Шелли на смерть Китса с выражением "невольник чести"; как удивительная череда нелепых совпадений между дуэлями романной и роковой для Пушкина. А чего стоит подмеченное Набоковым, пушкинское обыкновение подбирать голыш из писания второ-, третьестепенного отечественного или французского автора и создавать из него на сей раз алхимией Пушкина, безупречно ограненный бриллиант.
Читателя, решившегося пуститься в это путешествие, ждет возможность заново открыть для себя роман - полный текст "ЕО" включен в книгу; и прочесть набоковский перевод, которым Владимир Владимирович завершает свой труд; и составить представление о таинственной десятой главе; и подивиться неожиданно тонкой психологической подоплеке, безупречной логической обоснованности действий персонажей; уместности в контексте всякой детали, двигающей действие не менее, чем тремя разными способами. Но главное в том, что я поняла, пока писала свой отзыв - В начале сокрушалась о том, что пятнадцать лет жизни творца отданы созданию эталонного произведения с трагически малым резонансом. Так вот, "не пропадет ваш скорбный труд". Вечность и литература, для которых Набоков совершал свой бескорыстный кабинетный подвиг, наградили его возможностью создать в тот же период "Лолиту" и "Бледное пламя". Мог ли писатель мечтать о большем?