- А я Убивашка. Потому что всех убиваю...
"Пипец", фильм
Слухи, с обязательными русско-юродивыми оттенками, обрастали нелепо-метафизическим комом, и уже твердили, что полудохлая, больная кошка, которую не раз замечали около Жени, - воплотившийся дух маркиза де Сада.
Эта фраза не только отражает мое впечатление от "Шатунов" (в точности как с чтением маркиза-затейника: оторопь, омерзение, "он пугает, а мне не страшно"), она еще и единственная в книге, которая рассмешила. Ты посмеяться, что ли, брала? Нет-нет, как можно, представление о Юрие Мамлееве имела заранее, пыталась читать его рассказы с год назад, да так на втором и отложила. Метафизический абсурдизм не принадлежит к категории вещей, которые мне интересны. За абсурдом возьму Кафку, трагические монстры которого порой более человечны, чем люди, а за метафизическим реализмом, буде душа попросит - да хоть Селина. Я осознанно заостряю внимание на определении стиля, отличном от данного автором и поддержанного критикой. К какому бы то ни было реализму "Шатуны" не имеют отношения.
Это сюр в чистом виде:
- абсолютно лишенные логики действия и перемещения персонажей внутри романного пространства;
- не нарушенная даже, а разрушенная до основания каузальность - причинно-следственные связи в повествовании не работают;
- искаженные песпективы, которые могли бы навести на мысль о пространствах Эшера, но изысканности картин нидерландца тут нет, скорее шизоидная геометрия Лавкрафта.
Сюжет незамысловат, как грабли: некто Федор Соннов, в облике которого явственно проступают черты хтонического монстра (не надо Чезаре нашего Ламброзо, чтобы определить склонность персонажа к криминалу) живет с сестрой Клавдией, внешность ее тоже приводит на память доязыческих истуканов матери-сырой земли. Федор периодически уезжает (не то по неопределенной работе, не то по велению того, чтоу него вместо сердца) в отдаленные места, где убивает людей. Без причины, без особой жестокости, без сексуальных мотивов.
Убивает, потому что более всего желает постичь сущность посмертия и еще, в силу предельно искаженной религиозности, считает жертв своими проводниками и предстоятелями в загробной жизни, что-то вроде: жизнь - это ад, я сейчас помогаю вам выйти из нее, а вы ужо там за меня порадейте. Семья сонновских соседей Красноруковых совершенная кунсткамера: скорбный умом дед Коля; сексуальный террорист-детоненавистник Паша; его похотливая идиотка жена Лидочка; Петя, все время соскабливающий с себя грибки, лишаи, прыщи и поедающий всю эту клинику, а под конец съевший себя самого (метафизический абсурдизм или вы по-прежнему наставиаете на реализме?); четырнадцатилетняя девочка Мила, которая позже влюбится в скопца Михея и станет проводить время, вылизывая его зад.
Наскоро разделавшись с Красноруковыми, неутомимый автор приведет в дом Сонновых квартирантку из Москвы, тонкую хрупкую красавицу Аннушку, которая окажется худшим монстром - введет Сонновых в мир высокой философии и метафизики (ну, на доступном им уровне). Я почти убеждена, что в образах "метафизических": Падова, Извицкого, Рёмина - Мамлеев вывел членов собственного кружка или идейных оппонентов, но за давностию лет все это совершенно утратило актуальность и попытки установить реальных прототипов разбиваются о железный аргумент: зачем?
Отдельного разговора заслуживает куро-труп, в прошлом религиозный мыслитель Андрей Никитич Христофоров (говорящее имя, "несущий Христа"), единственной мотивацией веры которого писатель видит страх перед неминуемой и скорой смертью, он-де, надеется задобрить смерть собственной благостностью, своего рода Соннов наизнанку). Омерзительная метаморфоза Христофорова шокирует не больше прочих маргиналий книги, но некий извращенный нравственный садизм не может за ней не просматриваться. Вывернутое наизнанку и оплеванное достоевское богоискательство. В этой связи не могу не вспомнить "Свечку" Золотухи, на которую "Шатуны" оказали огромное влияние, но Валерий Александрович, к его чести, пытается восстановить мировую гармонию, выбитую из равновесия талантливой и предельно деструктивной прозой Мамлеева, отталкиваясь от нее, выстраивая новый храм. За попытку спасибо, но на шатком основании крепкого здания не выстроишь.
- абсолютно лишенные логики действия и перемещения персонажей внутри романного пространства;
- не нарушенная даже, а разрушенная до основания каузальность - причинно-следственные связи в повествовании не работают;
- искаженные песпективы, которые могли бы навести на мысль о пространствах Эшера, но изысканности картин нидерландца тут нет, скорее шизоидная геометрия Лавкрафта.
Сюжет незамысловат, как грабли: некто Федор Соннов, в облике которого явственно проступают черты хтонического монстра (не надо Чезаре нашего Ламброзо, чтобы определить склонность персонажа к криминалу) живет с сестрой Клавдией, внешность ее тоже приводит на память доязыческих истуканов матери-сырой земли. Федор периодически уезжает (не то по неопределенной работе, не то по велению того, чтоу него вместо сердца) в отдаленные места, где убивает людей. Без причины, без особой жестокости, без сексуальных мотивов.
Убивает, потому что более всего желает постичь сущность посмертия и еще, в силу предельно искаженной религиозности, считает жертв своими проводниками и предстоятелями в загробной жизни, что-то вроде: жизнь - это ад, я сейчас помогаю вам выйти из нее, а вы ужо там за меня порадейте. Семья сонновских соседей Красноруковых совершенная кунсткамера: скорбный умом дед Коля; сексуальный террорист-детоненавистник Паша; его похотливая идиотка жена Лидочка; Петя, все время соскабливающий с себя грибки, лишаи, прыщи и поедающий всю эту клинику, а под конец съевший себя самого (метафизический абсурдизм или вы по-прежнему наставиаете на реализме?); четырнадцатилетняя девочка Мила, которая позже влюбится в скопца Михея и станет проводить время, вылизывая его зад.
Наскоро разделавшись с Красноруковыми, неутомимый автор приведет в дом Сонновых квартирантку из Москвы, тонкую хрупкую красавицу Аннушку, которая окажется худшим монстром - введет Сонновых в мир высокой философии и метафизики (ну, на доступном им уровне). Я почти убеждена, что в образах "метафизических": Падова, Извицкого, Рёмина - Мамлеев вывел членов собственного кружка или идейных оппонентов, но за давностию лет все это совершенно утратило актуальность и попытки установить реальных прототипов разбиваются о железный аргумент: зачем?
Отдельного разговора заслуживает куро-труп, в прошлом религиозный мыслитель Андрей Никитич Христофоров (говорящее имя, "несущий Христа"), единственной мотивацией веры которого писатель видит страх перед неминуемой и скорой смертью, он-де, надеется задобрить смерть собственной благостностью, своего рода Соннов наизнанку). Омерзительная метаморфоза Христофорова шокирует не больше прочих маргиналий книги, но некий извращенный нравственный садизм не может за ней не просматриваться. Вывернутое наизнанку и оплеванное достоевское богоискательство. В этой связи не могу не вспомнить "Свечку" Золотухи, на которую "Шатуны" оказали огромное влияние, но Валерий Александрович, к его чести, пытается восстановить мировую гармонию, выбитую из равновесия талантливой и предельно деструктивной прозой Мамлеева, отталкиваясь от нее, выстраивая новый храм. За попытку спасибо, но на шатком основании крепкого здания не выстроишь.
А все же, почему "Шатуны"? Сам Юрий Витальевич объяснял название поведением персонажей, копирующим повадки поднятых среди зимы из берлоги медведей, бессмысленно беспощадных ко всему, что встречается на пути. Но мне представляется более естественной работа разрушения, расшатывания основ, инструментом которой он послужил с этой книгой. За что гореть ему в аду до второго пришествия. Каждый выбирает для себя.