Название романа могло бы стать общим заголовком для всего, написанного Достоевским. Он о другом не говорил. Ад снаружи: нищета, убогие бытовые условия, маргинальное общество, болезни, одиночество. Ад внутри: непременный коктейль Молотова из гордыни и самоуничижения, нетерпимость, уныние, жестокость в смеси с сентиментальностью, извращенное сластолюбие, психические заболевания всех сортов, убожество и юродивость.
Ну ты чего? Это ж Достоевский, он гений и никто, лучше него не умел исследовать закоулков загадочной русской души! Правда? Вы на самом деле думаете, что среднестатистическая русская душа, помещенная в условия неуюта большого города и временных материальных трудностей станет искать выхода в остро отточенном топоре и близлежащей лавчонке старухи-процентщицы? Или непременно снасильничает и доведет до самоубийства забитую родителями девочку лет одиннадцати, стоит только оказаться с той под одной крышей (Ставрогин)? Станет швырять в огонь пачки ассигнаций, дьявольски хохоча (Настасья Филипповна)? Караулить под окнами папеньки с пестиком от ступки в руке, зажатым в потную ладошку (Дмитрий Карамазов)?
Или вот еще князь Валковский. Вдумайтесь, господа, - князь! "Вы, хотя и прибыли из Гаскони, должны понять, что Париж не вымощен батистовыми платочками!" - говорит Арамис в "Трех мушкетерах". Мы, хотя и живем полтора столетия спустя, понимаем, что Петербург не кишел князьями, как бездомная собака блохами. В дореволюционной России этот титул носили члены царской фамилии и он уже сам по себе может служить достаточной характеристикой принадлежности носителя к элите рождения и воспитания. Каков наш здешний титулованный знакомец? Н-ну, можно не сомневаться, что когда жизнь не предоставляет естественной возможности грабить и глумиться, он посещает детские площадки, отбирая у детей игрушки ради одного наслаждения причинить боль.
Тяжба между Валковским и Ихменевым подозрительно напоминает то, что было у Троекурова с Дубровским ("у сильного всегда бессильный виноват"). С той разницей, что Троекуров просто богатый самодур-помещик, не обремененный княжеским достоинством и Машу на воспитание соседу не отдавал. Здесь с точностью до наоборот - небогатый Ихменев воспитывает княжеского сына Алешу со своей Наташей. Ну и что, - возразят мне, - Так в жизни бывает: дружили-дружили, а после и рассорились. Тем более, что между детьми возникает естественная склонность, а такая невестка князю ни к чему - у него денег много, но надобно еще больше.
Угу, элементарный здравый смысл был выключен с обеих сторон, когда содействовали сближению детей? Ладно - князь демонический злодей, это мы уже выяснили, может он на то и рассчитывал изначально, но Николай-от Сергеич неужто так глуп был, что не предполагал в дочери возможного интереса к княжичу и чем это может для нее закончится? Понимаете, о чем я хочу сказать? Там, где в основание положена ситуация, напрочь отрицающая здравомыслие, странно было бы ожидать, что это разовьется во что-то путное.
И не развивается. То есть, уход Наташи из дома, чтобы жить "во грехе" с любимым, проклятие отца - все предсказуемо. Чего мой мозг совершенно не в силах принять - эскапады и обвинений потенциального тестя в змеином коварстве в ответ на его (притворное, позже мы в том убедимся, но кажущееся искренним) благословение их союза. Читая Достоевского, закономерно приходишь к выводу, что главная радость и смысл бытия его героев в том, чтобы по Высоцкому: "А потом рвал рубаху, бил себя в грудь и кричал, что все меня продали". Только лирическому герою песни прежде надобно было довести себя до надлежащей кондиции немалым количеством алкоголя, а тут все совершается естественно, исключительно силой фоновых психических отклонений персонажей.
О Елене-Нелли и связи ее с диккенсовой крошкой Нелл я бы и вовсе предпочла промолчать, но коли уж заговорила, то по-моему даже Нелл из насквозь киберпанкового "Алмазного века" Нила Стивенсона ближе к источнику, чем здешняя убогонькая. Подводя итог: Достоевский был мастером остросюжетного романа с мощной детективной составляющей и пристальным вниманием к маргинальным явлениям; жестоко-сентиментального, бурлящего надрывными чувствами, столь ценимыми юностью и несовместимыми с нормальной жизнью. Людям с давно обсохшим на губах молоком не стоит перечитывать Федора Михайловича, оставьте его в пытку молодежи.