Нам трудно понять, чем Луи-Фердинанд Селин взорвал мир современной ему французской литературы. Чтобы оценить новаторство, пришлось бы овладеть французским до уровня, позволяющего сопоставлять литературный язык с разговорным, а они, как выясняется, космически различны. По крайней мере, были такими еще недавно, в тридцатые годы прошлого века. Все отличалось: лексика, синтаксис, грамматика, особенности построения фразы (при том, что французский, в отличие от английского и немецкого, не жестко структурирует порядок слов в предложении). А следовательно, написать роман, в котором рассказчик изъясняется языком простонародья, было равнозначно ниспровержению норм и правил, едва ли не плевком в лицо общественному мнению.

  Он сделал это и загадочный механизм, регулирующий распределение удачи на душу населения, лязгнув запором, отсыпал на голову дебютанта благ в виде резонанса (несколько скандального оттенка), переводов на многие языки, а впоследствиии мировой известности. Что же такого необычного, помимо обширного использования ненорматива, было в "Путешествии на край ночи"? Н-ну, говорят - виртуозная стилистическая игра с мастерским сочетанием площадного арго и высокого штиля. Неожиданная и странная эклектика, создающая уникальный артефакт. И все?

Ну разумеется нет. Одними только стилистическими особенностями не вымостишь себе дорогу к мировой славе. Тогда что? Неприкрытый цинизм героя. антипатриотизм и глумление над приличиями, о которых твердят все подряд критики? Вообще, рекламная компания Селина могла бы уместиться в знакомый с детства слоган: "Не ходите, дети, в Африку гулять". Вся критика. сколько ни есть ее, остерегает читателя от попыток личного знакомства с романом. Он циник, охальник. грубиян, видит вокруг одну только черноту. Движется по пути порока и морального разложения и вас неминуемо туда же утянет - на дорогу за край ночи, откуда нет возврата и куда нормальному человеку нипочем соваться не стоит. Ну, если не хочет добавить к ежедневному меню антидепрессанты (а придется непременно - Селин так депрессивен!)

  Что я могу сказать, пережив близкий контакта третьего вида? Не более депрессивен, чем Достоевский. И не больший циник. Совсем честно? Да никакой он не циник вовсе. Потерянный мальчишка, которого жизнь все время прикладывает лицом об асфальт: соблазнив ура-патриотическими лозунгами завербоваться добровольцем на войну; предав руками всех, к кому он успевал привязаться; отторгнув миром "чистых" - к нему должен был принадлежать, но не имел средств, и миром "нечистых", чуявшим его превосходство и желавшим уязвить больнее. Хорош собой, обходителен и обаятелен, неглуп и в достойном обществе занял бы достойное место, но все время вынужден барахтаться в смрадной луже. Почему так? А кто его знает, карма.

  Какой цинизм, вы о чем? Когда Бардамю случается сталкиваться с примерами благородства и самопожертвования, он преисполняется благоговейного уважения (чиновник торговой компании в Африке. который заботится о племяннице). Старуха Прокисс восхищает его жизнелюбием и внутренней сило. А столкновение с мерзостью жизни (совсем достоевская история с соседями за стенкой в квартале Драньё, регулярно избивавшими дочь, чтобы достигнуть необходимого для совокупления градуса похоти) наполняют бессильным негодованием. Но он не может ничего изменить, понимаете?

  Был бы он циником, прекрасно устроился бы в этой жизни (ах да, наш герой все-таки выучился, сдал все положенные экзамены и стал врачом, но... в нищем квартале). Оббирал бы пациентов, промышлял криминальными абортами и сомнительными врачебными заключениями за взятку. Но он не смешивается со средой, как масло с водой. потому что физически неспособен на это - разный молекулярный состав. Вот Робинзон (которого критики упорно называют двойником героя, а мне он кажется скорее антиподом) - тот бы смешался с превеликим удовольствием. Только жизнь, даже в том убогом сегменте, который окружает первонажей, устроена правильно и справедливо и все заканчивается для робинзона. как он того заслуживает.

  Итак, что мы имеем на выходе? Роман, о котором все вокруг говорят, важно надувая щеки, никем не читан. Если читан. то не понят. Если понят, то не так. А он стоит того, чтобы прочесть. Троцкий чревычайно ценил книгу. А Лев Давыдыч был умен, согласитесь.