Это стихотворение Йейтса, потому что читаю "Лиру орфея" - третью часть "Корнишской трилогии" Робертсона Дэвиса, и "Бегство цирковых зверей" не то, чтобы лейтмотив книги, но упоминается не раз. Заключительная строка: "В затхлой лавке древностей сердца моего". Я искала этот перевод, но не нашла. Думаю, его не существует для всего стихотворения, одну эту строчку, необходимую для контекста сделала переводчик канадского писателя Татьяна Боровикова. И это оказалось потрясающе хорошо (как, впрочем, все, что она делает), протянув нити сразу ко многим любимым вещам: "Лавке древностей" Диккенса, картам таро и прочей эзотерике.
И к стихам Йейтса, у которого "Белые единороги катают прекрасных дам под деревьями сада,глаза волшебных зверей прозрачней аквамарина, дамы предаются мечтам, никакие пророчества вавилонских календарей не тревожат их сон" в то время, как весь мир "яростно колотя друг друга и скрежеща зубами" несется в тартарары. Загадочный красавец, живший в башне и обладавший в придачу к незаурядному поэтическому дару талантом так устраивать свои дела, чтобы и сильным мира сего не быть костью в горле, и с революционерами оставаться в хороших отношениях (тот случай, когда готовилась акция устрашения, которую в наши дни назвали бы терактом в окрестностях Башни и поэта с чадами и домочадцами заранее известили повстанцы, чтобы никто не пострадал).
Совмещал новаторство и современность с возрождением интереса к темным мифам родной Ирландии; пятидесяти двух лет женился на девушке, чей возраст был зеркальным отражением его собственного - двадцать пять и брак оказался удачным. А в пятьдесят восемь получил Нобеля (жизнь удалась!). Чаша, полная до краев и неизменное чувство одиночества. The Cercus Animals Desertion в большей степени стихи об этом неизбывном одиночестве.
Его воображение всегда больше любило отвлеченные образы: ворох карт таро (Шут - Дурак; Маг, Колесница, Сила - женщина, усмиряющая льва); кельтские легенды: Оссиан, Кухулин, графиня Кэтлин. Предпочитая яркость и артистизм незначительной серой обыденности. "Надо бы смириться и не искать уже ярких картин, где их нет и быть не может, среди сора и хлама", - словно говорит поэт. Но за этим так явно слышится ахматовское: "Когда б выв знали, из какого сора...", что верится с трудом. Он все время говорил, что нужно спуститься с башни, но остался наверху. Пусть так и будет.
I
I sought a theme and sought for it in vain,
I sought it daily for six weeks or so.
Maybe at last, being but a broken man,
I must be satisfied with my heart, although
Winter and summer till old age began
My circus animals were all on show,
Those stilted boys, that burnished chariot,
Lion and woman and the Lord knows what.
II
What can I but enumerate old themes,
First that sea-rider Oisin led by the nose
Through three enchanted islands, allegorical dreams,
Vain gaiety, vain battle, vain repose,
Themes of the embittered heart, or so it seems,
That might adorn old songs or courtly shows;
But what cared I that set him on to ride,
I, starved for the bosom of his faery bride.
And then a counter-truth filled out its play,
'The Countess Cathleen' was the name I gave it;
She, pity-crazed, had given her soul away,
But masterful Heaven had intervened to save it.
I thought my dear must her own soul destroy
So did fanaticism and hate enslave it,
And this brought forth a dream and soon enough
This dream itself had all my thought and love.
And when the Fool and Blind Man stole the bread
Cuchulain fought the ungovernable sea;
Heart-mysteries there, and yet when all is said
It was the dream itself enchanted me:
Character isolated by a deed
To engross the present and dominate memory.
Players and painted stage took all my love,
And not those things that they were emblems of.
III
Those masterful images because complete
Grew in pure mind, but out of what began?
A mound of refuse or the sweepings of a street,
Old kettles, old bottles, and a broken can,
Old iron, old bones, old rags, that raving slut
Who keeps the till. Now that my ladder's gone,
I must lie down where all the ladders start
In the foul rag and bone shop of the heart
И перевод Григория Кружкова:
ПАРАД-АЛЛЕ I Где взять мне тему? В голове - разброд, За целый месяц - ни стихотворенья. А может, хватит удивлять народ? Ведь старость - не предмет для обозренья. И так зверинец мой из года в год Являлся каждый вечер на арене: Шут на ходулях, маг из шапито, Львы, колесницы - и Бог знает кто. II Осталось вспоминать былые темы: Путь Ойсина в туман и буруны К трем заповедным островам поэмы, Тщета любви, сражений, тишины; Вкус горечи и океанской пены, Подмешанный к преданьям старины; Какое мне до них, казалось, дело? Но к бледной деве сердце вожделело. Потом иная правда верх взяла. Графиня Кэтлин начала мне сниться; Она за бедных душу отдала,- Но Небо помешало злу свершиться. Я знал: моя любимая могла Из одержимости на все решиться. Так зародился образ - и возник В моих мечтах моей любви двойник. А там - Кухулин, бившийся с волнами, Пока бродяга набивал мешок; Не тайны сердца в легендарной раме - Сам образ красотой меня увлек: Судьба героя в безрассудной драме, Неслыханного подвига урок. Да, я любил эффект и мизансцену,- Забыв про то, что им давало цену. III А рассудить, откуда все взялось - Дух и сюжет, комедия и драма? Из мусора, что век на свалку свез, Галош и утюгов, тряпья и хлама, Жестянок, склянок, бормотаний, слез, Как вспомнишь все, не оберешься срама. Пора, пора уж мне огни тушить, Что толку эту рухлядь ворошить!