Отчего так бывает, в одного вложено столько любви, что ее энергией можно средних размеров поселок городского типа обогреть, а другой если во что и конвертирует, так только в унылый секс "для здоровья". Один скользит по жизни, как серфер по гребню волны, легко входя в отношения, легко прилаживаясь к партнеру в процессе, легко выходя ("умеющий ходить, не оставляет следов"); а другой как плугом перепахивает, как зубчатыми колесами в тебя вгрызается - в жесткую сцепку. Кто-то расскажет о  глазах и губах, об уме и сердце твоих так, что сама разглядишь, какое ты сокровище и не потеряешь уже никогда. А другой только и ответит: ну вот, началась эта ромашка, "любишь-не любишь". И не оттого, что второй настоящий мужик (среди женщин таких тоже хватает), а первый льстец и обманщик. Для того, чтобы показать человеку, что в нем есть, нужно это что-то прежде разглядеть.

  Да ни от чего, просто все люди разные. НЕ все рождаются равными (к сожалению). Или к счастью, если отталкиваться от того, что большинство всегда право и равнять под одну гребенку, укорачивая выдающихся по нижним.  Пусть уж лучше разные. Набоков скользит и умеет разглядеть в тех, о ком говорит глаза, губы, ум, сердце и некоторые особенности, которых никто прежде не замечал. Увидеть, подарить читателю и в тот самый момент, как принимаешь дар, он входит точечно, острой иголкой в самое сердце. Оставляя след. Не умеет ходить, скажете? Умеет, очень хорошо, только у писателя задачи другие, чем у Казановы.

  Я в восемнадцать прочла "Лолиту", навсегда прикипев к набоковской прозе и никакая психотравма не виной тому, никаких проекций и параллелей между событиями (упаси Боже) собственной жизни. Героем моим в этой книге стал рассказчик. Ну и Лолита. Не так - любовь. Диковинная способность выводить вовне ту неосязаемую и бесплотную материю, какая есть любовь. Дар выразить словом, наделяя существованием. Что-то, чего прежде не было в твоем пространственно-временном континууме, вдруг возникает из ничего и стает быть.

Это будет потом везде, сколько стану читать его. Материализованные отчаяние и оглушенность неподходящей неожиданной любовью "Камеры обскура"; горечь по утраченному "Других берегов"; превосходящее всякие пределы внутреннее одиночество "Защиты Лужина"; пир духа, которому материальная скудость не помеха в "Даре". Стилистически эталонно, но не за тем берем. Я не за тем, точно - нежность. К тому, о ком говорит. К тому, к кому обращается. Ее много у Набокова, всклянь налит, избыток переливается  через верх и окатывает волной хрустального тепла.

  "Лекции по зарубежной литературе" его, первая часть, посвященная "Мэнсфилд-парку" Джейн Остин. Сам Владимир Владимирович признается, что не большой ценитель бледных прелестей прозы мисс Остин, ее филигранного узора, по тончайшему фарфору тонкой кисточкой выписанного. Это после того, как о романе рассказал. А перед -  что читатели бывают разных сортов и худший - тот, что ассоциирует себя с героем (заставляя испытать мгновенный приступ отчаяния: что же это, как же это, выходит всю жизнь в занятии доставляющем больше всего радости, аутсайдер я?) После смеюсь, машу рукой: не так поняла или не так выразился. И начинаю слушать, как тот, Кого люблю говорит о том, Что люблю.

  Наградой мне за всей демонстративной непривязанностью автора к Джейн, самые тонкие и точные наблюдения, относящиеся к ее стилю, композиции и динамике романа, характеристикам героев -  упоительные, исполненные нежности. Никто никогда не говорил о Джейн Остин таких слов. О стиле с "ямочкой на щеке". И никто не говорил о Фанни Прайс, что она мыслит, как ходит конем - парадоксально, совершая рывок в ту или иную сторону на черно-белой доске своих переживаний.

  Для себя эту особенность Фанни, непростоту ее, охарактеризовала бы иначе. Как умение абстрагироваться от собственных переживаний, чтобы снизить сиюминутную невыносимость боли, сменить точку сборки. Только я сумела подметить и сформулировать лишь после того, как мне показал он  Подарил новый взгляд на то, что любила и прежде и "ход конем" теперь станет ассоциироваться не с одной чрезывычайно неумной женщиной, которая об очередной совершенной глупости гордо говорит: "Я сделала ход конем", а со стилем мышления Фанни Прайс.

  Вторая часть посвящена  не читанному у Диккенса "Холодному дому", неважно, взгляну его глазами. Едва начала и такой нежностью омыло-отогрело. Сейчас. Набоков приводит отрывок из воспоминаний Диккенса о поре его нищей юности. Когда, возвращаясь с работы, тот шел позади рабочего, несшего на руках большеголового ребенка. Диккенс ел из пакета вишни и всю дорогу потихоньку кормил ими ребенка. В полной тишине, никто ничего не узнал. Это воспоминание двухсотлетней давности теперь тоже со мной, у меня.