Не знаю, характерно ли это для творчества режиссера в целом, но второй, увиденный мною, фильм его без мужчин. То есть, они проходят по периферии сюжета. Здесь - главным образом как жертвы, которые "сами нарвались" (ну, вы помните это из "Чикаго": "Он сам нарвался, он сам нарвался, и в этом нашей нет вины. Да будь вы сами на нашем месте, вы поступили бы так, как мы").
Мир женщин. Они обнимаются и обмениваются поцелуями при встрече, злословят (без фанатизма) об отсутствующих. Много и тяжело трудятся, умудряясь оставаться привлекательными. И они умеют быть такими друзьями, о которых мечстает всякий. И расцветить тусклую унылую повседневность яркими красками. И предъявить миру неожиданный, как козырь из рукава, талант. И ухватить за хвост удачу, мгновенно сориентировавшись, когда подворачивается выгодный гешефт.
Хотя бы даже удача была сопряжена с необходимостью снова много и тяжело трудиться. Они умеют быть сильными в мире, где некому встать между ними и трудностями. Но наука любить и прощать не ушла от них насовсем. Ее просто повесили на плечики в шкафу, как красивое платье, в котором пока некуда пойти. Поплотнее запахнувшись в халат ежедневной жертвенности.
Это другой Альмадовар. Я много смеялась и ни разу не смахнула слезы (хотя возможности всплакнуть не упускаю), но грустила. И вспоминала. Освоеможенском. Знакомый, живущий в Испани, любит фотографировать людей на улицах. Мужчин и детей тоже. Но главное у него - женщины. Не припомню из сотни лиц таких уж невероятных красоток. Обычные. Да ведь и мы такие же (ну ладно, ладно - мы лучше всех). Прекрасные в своей обыкновенности.
